«Мировое и национальное хозяйство»
«World and National Economy»

Издание МГИМО МИД России |
ISSN: 2713-0983 |
MGIMO-University

США: парадоксы экономической мысли и практики. /Ф. Рузвельт - Р. Рейган – У. Клинтон – Дж. Буш – мл./

Нет особой нужды повторять об экономике США общеизвестное: о хозяйственной мощи этой страны, о масштабах производства товаров и услуг, о размерах ВВП и доле высокотехнологичного производства, напоминать о ее неоспоримом лидерстве в мировой экономике и, возможно, вследствие этого — и в международной политике. Фиксации и объяснению этих и других связанных с ними явлений посвящены сотни статей и монографий, в том числе на русском языке, по большей части — весьма добротных. Усилилось разнообразие исследовательских подходов к экономической науке и оценке хозяйственной политике и ее практических результатов, особенно по сравнению с 90-ми годами прошлого века, наметились и ощутимые попытки преодолеть чудовищную и неоправданную деформацию экономического анализа и выводов в пользу неолиберальной доктрины, вредную не меньше, чем былая «марксистская» деформация — вредную не потому только, что любая монополия, тем более в науке, и неестественна, и противоправна, но и оттого, что увлечение «экономическим либерализмом» взывает к добровольной ограниченности мышления, ибо связано с сознательным уклоном в «либеральное» направление и, следовательно, с большим и меньшим игнорированием всего остального поля экономической теории и практики, которое в рамки модных течений никогда не замыкалось.

В последние годы на авансцену выдвинулся явно возвышенный интерес российского читателя, научного и общественно-политического, к проблемам, событиям и героям экономического, финансового, банковского дела, — это не в последнюю очередь связано и с практическим, потребительским интересом к скачкам валютных курсов вокруг доллара. Отсюда же вытекала и кратковременная вспышка общественного интереса к фигуре Алана Гринспена и к его методу рекордно долголетнего управления американскими деньгами и кредитом.

Запад в этих последних из периодов необыкновенной популярности американского экономиста и государственного деятеля был в оценках экономической природы его взглядов довольно осторожен. В России Гринспена представляли на исходе его карьеры по большей части как твердокаменного либерала от экономики. Это — более чем упрощение, но оставим его пока в стороне, потому что гораздо важнее, что та же «либеральная» характеристика переходит таким образом от Гринспена к двум последним десятилетием американской экономики. Еще, видимо, важнее то, что в либеральные экономисты оказались записаны, естественно, и Р. Рейган, и оба Буша; небольшие колебания возникли при экономической характеристике У. Клинтона. Он в компании последних президентов США — фигура, конечно, самая противоречивая. Как демократ он не мог придерживаться, в представлении многих, откровенно либеральных экономических установок, однако случившийся при нем рекордно длительный в истории США период «бесперебойного» экономического роста заставлял либералов быть снисходительными, — и Клинтона, после некоторых сомнений и далеко не единогласным консенсусом, тоже предпочли считать «в основном» экономическим либералом.

Разумеется, для истории экономический имидж каждого из американских президентов представляет не малый интерес, однако куда больше внимания привлекает характеристика экономической политики США в каждый из соответствующих периодов, выявление возникающих новых особенностей и закономерностей, их сравнительный анализ и установление общих тенденций. Этом вопросам отечественная научная литература в настоящее время, к сожалению, уделяет незаслуженно мало внимания. Между тем проблема важна и в теоретическом звучании, и практическом ее использовании и исполнении. Речь идет в данном случае уже не столько о США, сколько о России, не очень успешно нащупывающей новый путь в своей экономике и в экономических отношениях: все наши исследования в мировой экономике и в страноведении в конце концов, рано или поздно, хотим мы того или нет, обращаются к российским проблемам и перспективам.

Названная проблема — не исключение. Оценка сущности и характера экономического курса каждого из американских президентов позволяет с некоторыми допущениями сделать вывод об источниках его успехов или неудач. Если соотнести эти же результаты с той концептуально-теоретической базой, которой каждый из президентов руководствовался в своей хозяйственной политике или которую ему приписывают, выводы можно продолжить, «привязав» успехи в экономике, например, к одной теории, а неудачи — к другой. Следующий шаг понятен — России следует рекомендовать такую теоретическую основу для проведении ее практической хозяйственной политики, которая доказала свою пригодность и эффективность на опыте других похожих стран.

Америка в этом смысле до начала в России трансформационного периода была, кажется, удобнейшим эталоном: об экономических ее достижениях говорить излишне, по размерам экономики, территории, населения близка к СССР / и ныне — в пределах сравнимости с Россией/, в прошлом знакома с довольно похожими экономическими трудностями. Еще одному пункту в этом перечне не все в России перед началом реформ умели предать должное значение. Экономика США к этому времени прочно числилась у нас в разряде «либеральных", считаясь даже едва ли не образцом такого рода. Во многом эта стало следствием устойчивой к тому времени репутации «рейганомики» как сверхлиберального экономического режима. Позже устойчивость стала исчезать, но тогда именно уверенное отнесение американской экономки к числу либеральных моделей определяло возникший в российском обществе интерес и поддержку либерального образца намечавшихся в России экономических реформ.

В конце 90-х гг. ярлык «успешного либерализма» в отношении Соединенных Штатов в России поувял. К причинам мы вернемся, да и не в них только дело. Оставалась главная проблема: если не на США — так на кого еще равняться при поспешном перебегании на рельсы экономической экономики. Такой яркий представитель радикальных экономических либералов как А. Илларионов много лет проводил в качестве наглядных примеров практических успехов либерализма Эстонию и Гонконг, позже — Сингапур и Эстонию, но ни разу с конца прошлого века не упомянул в этом ряду США.

Такие перемены трудно относить к случайным. Но и более чем сомнительный итог «либеральных» по первоначальным декларациям российских реформаторов преобразований в России заставляет ныне с удвоенной строгостью подходить к обозначениям «либеральный» — «нелиберальный» в отношении экономических мероприятий или общей политики любой из стран, ведущих держав — тем более.

Возникает, правда, одно препятствие, с существованием которого все так свыклись, что почти не обращают на него внимания, но которое, однако, не устранено и не определено: отсутствие обоснованного и завершенного списка критериев «либеральной экономики» и «либеральной экономической политики». В экономике и экономической теории это не новость; трудно, например, найти в серьезных источниках унифицированное и при этом большинства специалистов удовлетворительное толкование более чем расхожих терминов «деньги» или «финансы» — учебники, справочники, энциклопедии приводят весьма различные формулировки.

С «экономическим либерализмом» случай посложнее: слишком плотно этот термин и само понятие «завязаны на политику» — не говоря уж о стремлении российских либералов представить экономический либерализм частью общей идеологии либерализма, не только не состоятельных, но с научной точки зрения просто без грамотных. Если говорить о серьезных источниках — в них можно найти разные перечни условий соответствия этому термину, причем только некоторые сходятся у всех или у многих источников. Часто, например, упоминается «экономическая свобода», в других случаях — близкая «свобода предпринимательства», «невмешательство в государство", «слабая роль государства", «открытая экономика", отсутствие валютных ограничений и т.п. Можно поступить проще и применить для данной цели требования «вашингтонского консенсуса", вариант — «поствашингтонский консенсус».

Вопрос запутан изрядно. Для определения того, что есть «экономическая свобода", у весьма солидного Института Фрейзара в Канаде — 38 критериев оценки, не менее солидного вашингтонского Института КАТО — 26, а известный «Фонд наследия» совместно с «Уолл-стрит джорнэл» приводят 10 критериев. При всей их очевидной разнокалиберности в каждый из наборов в том или ином виде входят размер правительства и его влияние на экономику, масштабы государственных расходов, характер налоговой, денежно-кредитной, внешнеэкономической политики, защита собственности, скрытые таможенные барьеры, отношение к иностранным инвестициям, все чаще сюда добавляют защиту интеллектуальной собственности.

Многие из критериев — экспортно-оценочные, так что разнобой в оценках вынужденно неизбежен. Например, многочисленные подходы возможны — и применяются — при определении степени внешнеэкономической, торговой свободы, вовлеченности государства в экономику, «размеров правительства", «размеров государства». Различия могут быть существенными или не слишком, но важен еще и вес, придаваемой той или иной составляющей каждого из основных критериальных пунктов. К тому же случается чисто логическая неловкость: когда, например, степень экономической свободы в целом характеризуется степенью экономической свободы в торговле или для зарубежных инвестиций — и одна экспертная оценка выносится на основании другой, более того — других тоже экспертных и, значит, не абсолютно и сравнимо точных оценок. Да и слово «свобода» в понимании многих знающих или, по крайней мере, заслуженных и известных экспертов слишком часто характеризуется и измеряется уж очень по-разному.

Не стоит говорить о том, что, по выводом тех же экспертов, успехи разных стран в экономике не всегда согласуются, — а часто и противоречат — «установочным» цифрам и ориентирам общепризнанных критериев. Например, вопрос о вовлеченности властей в экономическую жизнь или не менее противоречивый «размер правительства». В первом случае многое в подборе критериев остается загадкой: их точный, строгий и завершенный перечень невозможен, характеристика каждого критерия от страны к стране должна меняться, ибо нет не только в точности, но сравнимо близко похожих государств. В результате каждому понятно, что «законодательное обеспечение» экономических мероприятий правительства, безусловно, должно быть охарактеризовано, но совершенно не понятно — как: достоверное определение качества закона часто сопряжено с огромным объемом работы при невозможности подчинить оценку каждого закона каждой страны единому набору одинаков критериев, и к тому же в таких случаях, как правило, возникает сильный соблазн политизации оценочного процесса, использования его отдельными группами или партиями в своих интересах; если основываться на количестве законов — такая мера поверхностна и к тому же, во-первых, закон может быть коротким и эффективным или поддержанным другими уже имеющимся законами на ту же тему — и закон может оказаться длинным и невнятным, что хорошо знакомо России по тому же законодательству о «монетизации льгот"; во-вторых, по одному направлению бывает нужен и целесообразен один хороший закон, по другому их требуются, волею обстоятельств и деловой целесообразности, десятки, и такой поток законодательства может продолжаться многие годы.

Соединенные Штаты как раз и дают полярные примеры такого рода. Так, сельское хозяйство здесь только после 1920 г. становилось предметом свыше 50 федеральных законов, целиком посвященных этой проблеме, — не считая других, где она только затрагивается в связи с другими вопросами. В то же время работу военной промышленности регулирует всего один Закон об оборонном производстве, принятый в 19050 г., с продлеваемым ежегодно действием; этой отрасли, правда, регулярно уделяют большее или меньшее внимание и другие законодательные акты, не говоря о ежегодном оборонном разделе бюджетных законов. Очевидно, что было бы проявлением праздного любопытства интересоваться, какая из двух упомянутых сфер американской экономики в большей степени привлекает внимание государства и властей, — самым правильным ответом, видимо, будет «обе сферы одинаково", хотя и секторы хозяйства здесь совершенно разные, подающиеся расчету масштабы «государственного обслуживания» — тоже, как и ежегодные расходы бюджета по каждому из направлений.

Очевидно, что и вторая из упомянутых выше проблем не так проста. На практике это тоже выливается в разнобой мнений и суждений по поводу «масштабов правительства» и размеров государственного вмешательства — и выводов из этих суждений. Например, одно дело определять размеры американского правительства, как чаще всего бывает, числом министерств и сравнивать его с такими же цифрами по другим странам — федеральных министерств в США в течение последнего полувека бывало от 12 до 16; и совсем другое дело — учитывать «дополнение» к этому в виде 60-70 «независимых агентств» того же уровня, среди них, например, НАСА и Совет управляющих Федеральной резервной системы, и вполне четко налаженное взаимодействие с исполнительными властями штатов.

Не менее, а даже, пожалуй, гораздо более часто масштабы правительственного участия в экономике оценивают долей ВВП, перераспределяемой ежегодно через государственный бюджет. Видимо такой критерий больше отвечает задаче; но и здесь, как будет показано, часто возникают немаловажные «нюансы» и к тому же много зависит от эффективности реальных государственных затрат и от того, например, сколько бюджетных ресурсов уходит на «нецелевые» расходы, один из принятых эвфемизмом для слова «воровство». Нельзя отрицать, что при точно изложенных правилах таких расчетов и их оценки и неукоснительном их выполнении общая картина и сравнительный анализ на ее базе могли бы быть точными и убедительными.

Ныне, однако, о точности и убедительности критериев «либерализма» или «социальной ориентированности» бюджета говорить было бы преждевременно. Доказательством тому может служить хотя бы широко известная и очень широко когда-то использовавшаяся российскими реформаторами в доказательство правильности их курса «кривая Лаффера", составленная бывшим еще в Калифорнии экономическим советником губернатора Р. Рейгана профессором А. Лаффером и признанная, в сущности, доказать ограниченность эффективности государственной бюджетной политики степенью либеральной окраски этой политики. Автор этой геометрической фигуры поначалу с некоторой даже лихостью занял место в среде авторов других известных из экономической теории «кривых» — Филлипса и пр. «Кривая Лаффера", правда, так и не дождалась глубокого научного обновления и всестороннего подтверждения. Не все, не сразу и сперва скорее с робкой неуверенностью стали обращать внимание на то очень веское обстоятельство, что, скажем, эффективность и сборов налогов, и бюджетной политики, и всего функционирования экономики в таких странах как Дания и Швеция все последние десятилетия находилась на достаточно высоком уровне, как и качество и уровень жизни, ради которых, собственно, и ведется этот вдруг оживившийся после 70-х гг. спор между либералами и государственниками, «этатистами", «дорожистами", : верхние ставки подоходных налогов в этих странах заходили иной раз за 70%, да и в самих США, в военное время, высшая ставка подоходного налога достигла 93%.

Более того, многие исследователи отмечали, что часто в странах, как будто строго выполнявших все каноны либеральной экономики и нормы вашингтонского консенсуса, хозяйственные дела вовсе не могли служить позитивным примером — и напротив, экономическая политика азиатских «тигров", да и той же после военной Японии стала успешной благодаря открытой и сознательной опоре на правительственное вмешательство и руководство, включая табуизированное экономическим либерализмом индикативное планирование.

Еще одно любопытное уточнение. В самый разгар всеобщего, почти глобального увлечения неоклассикой, либерализмом и не остывших еще восторгов по поводу «рейганомики» и тэтчеризма вашингтонский Институт Брукингса провел специальное исследование по поводу оптимальных «границ вмешательства» в экономику. Оно наглядно показало, что прямая зависимость между «государственной» долей ВВП и эффективностью функционирования хозяйства страны отсутствует, а для собираемости налогов главным оказалась не величина ставок, а успешность «налогового администрирования", — то есть разумность и рациональность всей налоговой процедуры, от философии, заложенной в основу системы налогообложения, до конечной практики сбора налоговых поступлений. К месту будет отметить, что центр тяжести переносится, таким образом, с легко выполнимого в техническом плане «условия Лаффера", сбор налогов должен в совокупности составлять менее половины ВВП, этой своей легкостью и простотой сразу и настораживающего, на понятное и логичное при всех обстоятельствах условия хорошей организации налогового дела в стране. Иначе говоря, экономические успехи государства ставятся в прямую зависимость от нужного объема и от качества работы правительства, всей государственной власти.

Грамотная, эффективная организация работы правительства и его финан­сового блока — дело, понятно, куда более трудное, чем установление «макси­мально допустимых» налоговых ставок с передачей остального на откуп рыночным силам и психологии налогоплательщика. Для США «налоговый ракурс» экономической политики оборачивается еще одной стороной, довольно неожидан­ной и способной поколебать и даже опровергнуть расхожие представления о характере и теоретическом базисе американской экономики. Как известно, самым распространенным критерием для определения «либеральности» или «нелиберальности» экономики той или иной страны служит именно доля госбюд­жета в ВВП. Тягу к этому показателю понять легко: он доходчив, легко поддается сравнительному анализу по разным странам и годам, нагляден, доступен, не требует дополнительной обработки и умозаключений и, как кажет­ся, не допускает возможных альтернативных толкований кроме основного. Правда, показатель этот многим представляется несколько узким и, в чисто экономическом смысле, грубоватым» а его оценка и толкование могут испыты­вать значительную зависимость от посторонних факторов — таких как струк­тура экономики, степень развития экономики страны, эффективность работы контрольно-ревизорских и правоохранительных органов и т.п., — иными слова­ми, если этот показатель и более высокого качества по сравнению с другими упомянутыми, то не намного и превосходство его не стоит считать принципиа­льным.

Между тем, как всем известно, верхняя граница «либеральной» доли федеральный бюджет США: реальные размеры и доля в ВВП. Однако доступность и кажущаяся простота оценки «бюджетного» критерия всегда перевешивают. Из таких оценок бывает довольно легко вывести опреде­ленную закономерность, даже принимая во внимание возможность существенных в них неточностей. Вывод таков: во второй половине XI-го в. для развитых /"постиндустриальных"/ экономик мира наиболее характерные размеры перерас­пределяемой через госбюджет доли ВВП умещаются в довольно определенном диапазоне — от 30 до 55-60 процентов. Темпы экономического роста при этом не привязаны строго к величине перераспределяемой доли валового продукта, а в Японии, например, они сохранялись на высоком уровне, хотя госбюджет и размеры «бюджетной доли» в ВВП существенно росли и снова уменьшались, а Япония тем временем считалась то «либеральной", то более «социально ориен­тированной страной. Движения японской макроэкономики можно при этом трактовать и в пользу успешности неолиберальных новаций 80-х гг., а можно, наоборот, истолковать последовавший затяжной и нестандартный кризис в качестве следствия неудачной попытки экономической либерализации. Обе точки зрения можно снабдить вполне убедительной аргументацией.

В американской экономике траектория развития выглядит в последние десятилетия по-другому, но было бы ошибкой и ее считать соответствующей принятым для определенных периодов традициям — все равно, идет ли речь о былом устойчиво кейнсианстве или о воцарившемся как будто в 80-е годы монетаризме как части неолиберальной доктрины. Например, привычным в последние годы стало считать, что федеральный бюджет в этой стране составляет 12-21%ВВП, а консолидированный, включая все бюджетные уровни — 30-31% в более ранние годы доходило до 34$.

Между тем, как всем известно, верхняя граница «либеральной» доли госбюджета в ВВП проходит в районе 35 и уж никак не выше 40%, причем по различным источникам, граница эта подвижна — и это может служив еще »доказательством справедливости сомнений в жизненной и научной ценности и неоспоримости подобного критерия. Соединенные Штаты в таком случае прочно обосновываются в «либеральной» части списка. К такому выводу могут быть два отношения: первое — довериться ему, другое — подвергнуть сомнению за недо­статком четких и бесспорных доказательств и по ряду других признаков. У второго подхода более научная природа, и он сразу оказывается плодотворным, стоит только вернуться к обсуждению количества и качества законодательных актов по отдельным отраслям и секторам: американской экономики; можно также вдобавок привести примеры протекционистских «войн", ведущихся Соединенными Штатами на мировой арене, — банановая, стальная, мясная; сюда же следует отнести такое полезное и активное торговое, начинание как дипломатическое сопровождение /поддержка/ внешнеэкономических мероприятий.

Все это — полное противоречие тому, что как будто показывают данные по бюджету США, но и его тоже можно оценить двояко: с одной стороны, его можно счесть ярким проявлением силы либерального подхода к практике эконо­мического и государственного строительства — правительство, при невысоких сравнительно лимитах его финансового обеспечения, способно функционировать в национальных интересах активно и точно, разумно устроенный «бюджетный либерализм» дает прекрасные возможности эффективного ведения государствен­ной политики по всем направлениям; с другой стороны — исследовательский интерес может продиктовать требование уточнить и разъяснить возникшие противоречия с тем, чтобы окончательные выводы следовали бы только после этого. Возможна и третья точка зрения: экономика США настолько мощна и бюджет так непомерно, особенно в сравнении с любой страной мира, велик, что величина его доли в ВВП страны не очень существенна для разбираемого вопроса, а сама экономика, в силу не только ее масштабов и качества, но возможностей влияния на хозяйство других стран и целых регионов, не умеща­ется в предложенные классификационные рамки, слишком для нее узкие; этот случай, следовательно, требует особого рассмотрения и анализа.

Потребность в дополнительной информации «по теме» и в специфических методах анализа кажется в данном случае уместной и оправданной. В частно­сти, в бюджетном устройстве и бюджетных процедурах США много особенностей, которые принято называть «характерными", — то есть придающими специфику, резкие отличия от бюджетных систем и процедур в других развитых государст­вах. Одна из них носит вроде бы периферийный» характер, известна, но пристального внимания исследователей, в том числе отечественных, не привлекает. Речь идет о бюджетных, налоговых льготах т преференциях федерального уров­ня. В США это целая бюджетная отрасль, обширная, со сложной структурой одно это оправдало бы особое внимание к ней. Но для этого есть и другая причина — наименование этого раздела федерального бюджета: в официальных бюджетных документах оно звучит непонятно и интригующе: «налоговые расходы». Недоумение и непривычность снимаются при знакомстве с официальными поясне­ниями: имеются в виду расходы, которые государство сознательно и преднаме­ренно несет, отказываясь от взимания в казну части тех сумм, которые оно по существующему налоговому законодательству было бы вправе и обязано получить от налогоплательщиков — физических и юридических лиц. Другими словами — это налоговые льготы и преференции. Подобные разделы есть во многих бюджетных законодательствах, но здесь наименование подчеркивает и важность, и сложность этого раздела — но не только: оно особо выделяет специфику его образования — активное участие государства, предоставляющего льготы прежде всего из определенных государственных интересов, в русле тщательно разрабатываемой и всесторонне обдумываемой государственной экономической политики, которая, в свою очередь, вырастает на базе всегда имеющейся у американских властей экономической стратегии, регулярно дополняемо и корректируемой.

Что касается экономического содержания и роли «налоговых расходов» дал государственных финансов и бюджетной политики, они, безусловно, полезны! и ощутимы — иначе не выстраивали бы всю эту систему десятилетиями при деятельном участии конгресса и под бдительным надзором прессы, хорошо владеющей предметом бюджетно-финансовых дел. От злоупотреблений эта система »не застрахована, однако знакомство с ней показывает, что эта система, во всяком случае, не предназначается целиком или большей частью для ускорен­ного обогащения одних избранных лиц и для облегчения и оптимизация выгод­ности бизнеса — для других избранных лиц. Содержание назначенных льгот, правда, в этом как раз и заключается — и повышение выгодности отдельных видов производства, услуг, стимулирование научных исследований» и облегчение занятий бизнесом в определенных отраслях или секторах производства, и стимулирование некоторых трат путем переложения части их на государство, например, на поддержку послешкольного образования детям из малообеспечен­ных семей. Разница со сравнительно недавней и хорошо памятной российской практикой, и радикальная, состоит в том, что все льготы находятся под контролем, имеют точный адресный характер и направляются прежде всего на обеспечение интересов страны или им мотивируются.

Этот раздел федерального бюджета служит, следовательно, и для перераспределения, повышения гибкости расходов и расходной политики, и для перераспределения доходов /еще одно свидетельство в пользу точности названия «налоговые расходы». Было бы неточно и неправильно сказать, что «у этого перераспределения чисто социальная окраска — она часто присутствует и даже в некоторых случаях становится целью предоставления льгот, но основной мотивацией, «сверхзадачей» этого постоянно действующего общенаци­онального бюджетного мероприятия служит прежде всего стремление оказать воздействие на текущую, а чаще — на будущую хозяйственную конъюнктуру, на международную конкурентоспособность американских товаров, на темпы роста и их устойчивость. Помимо функции перераспределения доходов льготы и префе­ренции активно используются в качестве инструмента влияния на экономику, часто более точного, более эффективного и экономичного по сравнению с прямыми бюджетными расходами, которые были бы необходимы для достижения тех же целей обычными бюджетными средствами, и тем более, предположим, по сравнению с отменой каких-то видов налогов. Такие соображения делают мало­существенными, возникающие иногда возражения по поводу «неполного бюджетного соответствия» налоговых льгот, их не вполне «активной» природа. «Налоговые расходы» могут правомерно считаться органической частью всего инструмен­тария политики расходов и доходов государственного бюджета, быть приравнен­ными к бюджетным доходам и расходам.

Если принять во внимание роль льгот и преференций в бюджетной полити­ке, критерий «доля американского бюджета в ВВП начинает выглядеть по-ново­му: в совокупности «налоговые расходы", если приравнять их к расходному эквиваленту, от которого они и освобождают расходную часть бюджета, дости­гают в США 12-12$ ВВП ежегодно. Если сложить долю в ВВП фактических расходов федерального бюджета по консервативноумеренному расчету и такую же долю «налоговых расходов", полученная сумма составит от 42 до 44 % ВВП США раньше могло быть и больше. Таким образом, можно считать павшим последнее, формализованное и оттого как будто особенно устойчивое свидетельство в пользу «либеральной» природы американской экономики.

Но в экономической науке и практике формальные доказательства и аргументы, какими бы удачными и бесспорными они ни казались, далеко не всегда позволительно считать истинными и окончательными. К тому же и СМ • занимают в мировой экономике не такое место, для оценки которого было бы достаточно считать установочными, определяющими только формальные признаки. В нашем случае складывается необычная, усложненная ситуация: экономика, экономическая политика Соединенных Штатов как будто полностью удовлетворяют требованиям и критериям и вашингтонского консенсуса, и, допустим, Института Фрейзера для либеральной экономики — но, тем не менее, этого не кажется достаточным для вынесения окончательного уверенного решения по поводу того, относить ли США к либеральному, кейнсианскому, традиционному, социально ориентированному или, возможно, к какому-то другому типу хозяйствования.

Сомнения по этому поводу сильны вот отчего: в США мы не можем найти признаков безоговорочной принадлежности к «либеральным» экономикам, но нет и безусловных свидетельств «нелиберального» характера хозяйства несмотря на то, что анализ структуры и перемен в бюджете и бюджетной политике федерального уровня позволяют выявить принципиальную близость федерального бюджета к «социально ориентированной» схеме /но, правда, и такой вывод при сравнении с европейскими странами покажется, по свидетель­ству видного американского экономиста Джеймса Гэлбрейта, сына известного Джона Кеннета Гэлбрейта, не вполне обоснованным/. Как видно, применительно к США «бюджетный критерий» вообще нельзя признать определяющим — и тогда либо нужно считать метод «доли бюджета в ВВП» недостаточно разработанным, либо вновь причислить США к неудобным для анализа объектам.

Уже рассмотренные нами признаки и особенности американской, экономи­ки позволяют предположить частичную справедливость и того, и другого — в виду уникального характера и нестандартности предмета исследований. В этом случае, однако, рискуют остаться не вполне объясненными и лидерство Соединенных Штатов в мировой экономике, и умение быстрее и эффективнее других стран справляться с кризисами и иными трудностями в собственном хозяйстве — взять хотя бы хронические и более чем значительные по размерам дефициты федерального бюджета и платежного баланса, неустойчивость долла­ра, необходимость постоянно стимулировать темпы роста производительности труда. Одна только надежда на рыночное саморегулирование, при острой сегодня международной конкуренции, никаких преимуществ в таких вопросах не обеспечивает, потому что рыночные силы, свободное предпринимательство в экономике ведущих стран мира действуют примерно одинаково и с примерно равной результативностью.

Итак, мы установили, что многие из общепринятых характеристик, отно­сящихся к экономике и экономической политике США, заполнены противоречи­ями. «Публичная доля» ВВП несколько выше «либеральной границы", — но Сингапур, в котором она не выходит за пределы 10-12$, тоже едва ли можно считать типичным «либеральным» примером, скорее — это один из очень нем­ногих, если не единственный образец, да к тому же и типичной представи­тельницей развитых государств эту банковско-складскую страну назвать сложно.

Законодательство в США, по самым серьезным оценкам, разработано очень неплохо, — но в том же Сингапуре, считающемся безусловным эталоном государства с либеральным экономическим устройством, законы разработаны едва ли не точнее и тоже — во вполне достаточном количестве. Это обстоятельство, кстати, не стоит относить к числу неоспоримых свидетельств «либерального» характера экономики: оно, с одной стороны, говорит об очень активной и целенаправленной работе правительства и всех властей — то есть об очень значительной роли государства, — а с другой стороны — о хорошо продуманном и разработанном законодательстве, точно отмеряющем рамки «дозволенного» в хозяйственных действиях и инициативах, в пределах которого и позволительна очень высокая степень «свободы рыночных отноше­ний». Но в таком случае экономическая свобода выступает результатом глубокого и многостороннего вмешательства. государства во внутреннюю экономику и политику, не бросающегося в глаза в силу его высокого качества и образцового законопослушания граждан, принимающих характер, структуру и содержание такого вмешательства.

Если бы не ограничения, налагаемые объемом и форматом статьи, точно так же можно было бы показать «двойственное звучание» каждого из общепри­нятых стандартных, критериев, призванных как будто подчеркнуть « либе­ральную природу удовлетворяющего таким критериям экономического устройства нации, — по крайней мере когда речь идет об американской экономике. Есть, однако, возможность воспользоваться обобщенным к тому же весьма автори­тетным мнением, которое к тощ же послужит еще одним свидетельством своеобразия и необычности процесса управления американской экономикой. Специфика и преимущества механизма экономического регулирования в США.

В последнем из своих ежегодных экономических посланий конгрессу и нации, ставших обязательными для американских президентов после 1946 г., У.Клинтон дал свое видение экономической модели Соединенных Штатов. В ней он предложил три опоры, на которых строится современная хозяйственная жизнь США, внутри и внешнеэкономические процессы. Это было небольшим, но заметным выходом за обычные рамки содержания этого важнейшего для каждого из американских президентов экономического документа. Но случайным его назвать трудно, так же как и то обстоятельство, что ровно за год до этого сходная по структуре модель американской экономики была предложена Институтом США и Канады РАН. Эта модель, плюсы и минусы ее своеобразия достойна, конечно, стать предметом отдельного исследования. В связи с разбираемой сегодня темой внимание, по крайней мере, в тексте, представлен­ном американским президентом, привлекает, в частности, характеристика • главных составляющих новой модели. Всего их три; в этом уже проявилась необычность, поскольку привычная до этого, да и сейчас у многих авторов схема включает только две опорных характеристики: развитость свободного рыночного предпринимательства и разнообразное, большее или меньшее по объему и глубине и по-разному определяемое отдельными авторами и доку­ментами, содействие государства. В модели, представленной У.Клинтоном и, разумеется, его экономическими советниками, появилась третья опора хозяйственного строя США — широкие и активные внешнеэкономические отноше­ния с другими странами, группами стран и регионами.

Такая модель заслуживает внимания хотя бы потому, что отличается от других моделей, характеризующих экономику развитых стран — «германская модель", «шведская", «скандинавская» и т.п. — все они основаны на сочета­нии двух одинаковых элементов, которые коротко можно назвать свободой рыночных сил и вспомогательными действиями, государства; различия обычно вытекают из дозировки и характерных черт каждого из элементов применитель­но к отдельным государствам. Вариант У.Клинтона делал попытку объяснить истоки, своеобразия и природы, и успехов, и преимуществ американской экономики по сравнению с другими постиндустриальными странами, обосновать экономическое лидерство Соединенных Штатов.

Помимо введения «третьего элемента» в клинтоновской модели особый интерес вызвала также характеристика первых двух, обычных элементов, и их взаимодействия. Во-первых, конечно, была отдана дань динамичному развитию свободного предпринимательства, рыночных сил — традиционно для всех современных рыночных моделей и для всех постиндустриальных экономик. Второй элемент, тоже традиционный по содержание, был представлен как активная, экономическая политика администрации при деятельном и заинтере­сованном содействии конгресса. Необычной была форма подачи для роли каждого из элементов. Обычно, в последние десятилетия тем более, свобода предпринимательства всегда бывает безусловно ведущим фактором, роль кото­рого в капиталистической экономике вообще ив каждом из отдельных анали­зируемых случаев в частности, без сомнения, превалирует. Правительственная политика, ее роль всегда рассматривалась в качестве вторичного, ведомого фактора формирования экономического процесса. В экономическом послании и сопровождавшем его экономическом докладе президента Клинтона разница в уровнях этих двух элементов практически исчезает, они подаются как равно­правнее, органически связанные, по-своему одинаково ведущие части единого хозяйственного процесса. Государство в такой модели. — не просто создатель и «ночной сторож» правил игры для бизнеса, но один из постоянных партне­ров рыночных отношений, присутствие и. участие которого в экономике — не зло, которое приходится /вынужденно/ терпеть, а естественная, постоянная и обязательная необходимость.

Прагматизм — остановочная база принятия экономических решений в США

Единственной целью всех предшествующих заметок было хотя бы в малой степени отразить хаотичность и приблизительность многих, наших представле­нии, относящихся к характеру государственного экономического регулирования в развитых странах в США — особенно, к роли госрегулирования в политике роста количественных и качественных параметров американского хозяйства, к условиям сохранения экономического лидерства Соединенных Штатов на мировой арене и к необходимым для этого действиям, а также к той теоретической линии, которая служит для американских властей руководством при разработке реального курса экономической политики. Представленный выше анализ не подтвердил превалирующее среди российских экономистов мнение о глубоко либеральном характере экономики и экономической политики США, зафиксировал близкое к нейтральному положение этой страны между либераль­ным и социально ориентированным направлениями экономики с отчетливым уклоном в сторону государственничества.

Однако такой вывод не приносит позитивной ясности: если американской экономикой управляют не идеи и не доктрина либерального /"чистого"/ рынка, исследовательский интерес требует обозначить «замещающую» экономи­ческую идею /или комплекс идей/ для строительства реальной экономики и конструирования хозяйственной политики. Наличие твердой опоры на основополагающую «либеральную» доктрину, сменившую в научных представлениях в 80-е гг. такую же «опорную» для американской экономики перед тем кейнсианскую концепцию, сильно упростило бы решение вопроса о теоретическом базисе для современной американской экономики — причем полученный вывод можно было бы с уверенностью принять за обоснование дальнейшего пути развития всего мирового капитализма.

Но все многолетние декларации о подавляющем превосходстве неолиберализма над другими экономическими течениями и теориями в американской хозяйственной действительности не оправдались; более того, — они не успели даже проявиться. Это может, например, означать, что экономика — явление слишком сложное, чтобы подчиняться единственной из множества существующих теоретических концепций — тем более, что множество само по себе означает неполноту и определенную ущербность каждой из входящих, в него теорий. Но это может быть и выражением простого факта недостаточной глубины, неполно­ценности самой либерально-экономической идеи, ее непроработанности, а возможно и несоответствий ее задаче руководить развитием современного сверхсложного капитализма.

Сомнения такого рода хорошо иллюстрируются несколькими эпизодами новейшей американской экономической истории, рассмотренными без диктата традиционного толкования. Точно определить научную концепцию, на которой строится экономическая политика той или иной страны в тот или другой период, часто бывает нелегко — слишком много факторов приходится при этом учитывать. Иногда такой теории может и не быть, а планирование и исполнение правительственных экономических мероприятий проводятся исходя из политиче­ской и хозяйственной целесообразности; политика несет черты многих теоре­тических школ, а потом реальный экономический курс может быть назван по одной из этих теорий, не обязательно главной в фактически использованном клубке идей, и делаться это может ради совсем не экономических или научных целей. Бывает и наоборот: теорию объявляют ответственной за провалы в практической экономике, хотя истинная причина совсем иная. Название теории может «приклеиться» к экономическому курсу почти автоматически — просто потому, что какая-то «партия у власти» когда-то эту теорию проповедовала.

Схем обретения теоретических обозначений много, и это, между прочим, говорит о том, что источник искажений и несоответствия действительному характеру экономического курса не всегда имеет конспирологическое проис­хождение; однако просто! умысел присутствует почти всегда и чистая слу­чайность, по-видимому, почти исключена.

США, их экономика находятся на виду гораздо больше других стран. Тем более интересно, что с теоретическим обоснованием экономической поли­тики разных периодов связано весьма много неточностей и искажений. Навер­ное, неправильно думать, что таких искажений никто не замечает при их появлении; в таких случаях источником умолчаний могут стать «заговоры целесообразности» — и тогда появляются «пассивные искажения", вскрываемые только через некоторое время. Они тоже не всегда безобидны. Восстановление истины в таких ситуациях требуется прежде всего в интересах экономической науки, ее авторитета, самостоятельности и способности намечать приемлемые и целесообразные пути развития для других стран и обстоятельств, прогно­зировать экономические процессы, выявлять закономерности и отделять их от случайного. Запутанность, искажения в характеристиках хозяйственного курса ведут к его деформациям, к неспособности использовать имеющийся потенциал, к замедлению темпов роста.

Одним из примеров может служить давно ставшая хрестоматийной история «Нового курса» Ф. Рузвельта, описанная и проанализированная бессчетные сот­ни раз. «Новый курс» всюду упоминается как первый случай успешного приме­нения кейнсианской теории на практике. Доля справедливости в талом утвер­ждении есть, но если говорить строго — это не так. «Главная книга» Кейнса появилась в 1936 г., а Ф. Рузвельту пришлось проводить свои практические мероприятия по налаживанию расползавшейся экономики страны с начала 1933 года. Поэтому Рузвельта нельзя считать кейнсианцем как последователем идей Кейнса; но его можно назвать сторонником тех же мыслей, которые выд­вигал же Кейнс, — и, может быть, справедливо знаменитого экономиста назвать «рузвельтианцем». Есть, однако, еще одна важная деталь: известно, что программу выхода из кризиса разрабатывали, среди прочих, и американские инстктуционалисты — Леон Гэлбрейт, «патриарх» этого течения в науке — виднейший из живущих ныне американских институщюнадистов. Их-то мысли и были первоначально положены в основу «Нового курса». С кейнсианскими иде­ями они совпали позже — благодаря трезвому прагматичному подходу к задаче выхода из кризиса, проявленному авторами обоих вариантов. Но известно и другое: Рузвельт не считается страстным поклонником Кейнса, так что и «Новый курс» может быть назван отражением кейнсовой теории только с большой натяжкой и скорее символически. Однако именно такое обозначение, в прямом, без оговорок, смысле давно стало привычным, переходит из книги в книгу, из учебника в учебник.

Это, разумеется, не ошибка, не подлог, не подмена, — но все же полуправда, к тому же, между прочим, дающая возможность назвать кейнсианскими такие мероприятия Рузвельта, которые по внутренней сущности ими не явля­лись, — и затем критиковать Кейнса и его теорию за «непоследовательность» или за ошибки, в которых он повинен не был. Пример достаточно яркий, но по практическим последствиям, кажется, почти безобидный в сравнении с дру­гими случаями вольного обращения с теорией Кейнса; да и Рузвельт помог» в конце концов, утвердиться устойчивой положительной репутации кейнсианства. Но есть и другой известный пример — он говорит как раз о том, что эта репутация была нарушена, судя по обстоятельствам и последствиям, далеко не безобидным и не бескорыстным способом.

События относятся к 1980-м гг., «эпохе Рейгана». Он, как известно, слыл вдохновителем курса «рейганомики", основанной на «экономике предложения» /если быть точным — «экономика, основанная на превалирующем значе­нии предложения"/, которая, в свою очередь, считается одной из разновид­ностей монетаризма. Поворот вновь избранного президента США к новой хозяй­ственной политике не вызвал значительных протестов ввиду сложнейшей обстановки в мировой экономике, плавное течение которой было прервано в 1973 г. энергетическим кризисом, порожденным политическими прежде всего мотивами. Цены на нефть за несколько лет подскочили почти в 20 раз, резко осложнив развитие экономики всех, а особенно — развитых стран. Америке срочно потребовалась структурная перестройка в национальных масштабах. Вина за кризисное состояние экономики была возложена на демократическую партию к на учение Джона Кейнса; последнее было объявлено безоговорочно устаревшим, не обеспечивающим регулирование экономики в новых условиях. Рейган был призван в президенты не только как представитель республиканцев, но в качестве носителя новых экономических идей — ими оказались проверенные рецепты «чистого» капитализма, свободного рынка, опиравшиеся на неолибе­ральный монетаризм и, в отличие от прежней зарегулированности, полностью разделявшиеся крупным капиталом. Рейган-кандидат, который, к слову, по отзывам окружения, искренне обижался, если его звали, «либералом", обещал в первую очередь ослабить вмешательство государства в экономику, сократить долю госбюджета в ВВП, снизить уровень федеральных налогов /чтобы остающи­еся на руках у населения наличные помогали росту производства через меха­низм свободного предпринимательства/, снизить и потом ликвидировать дефи­циты федерального бюджета, ослабив таким образом давление государственных долговых обязательств на экономику; еще одним, обычным для республиканцев «фирменным» политическим обещанием было укрепление обороноспособности США по экономическому смыслу означавшее увеличение военных расходов.

Все обещания давались под объединенным лозунгом либерально-экономи­ческой платформы, хотя нетрудно заметить в них с этой точки зрения проти­воречия и даже взаимоисключающие пункты. Предпринятая Рейганом налоговая реформа 1986 года стала действительно крупнейшей для США за вторую половину XX в. Были резко снижены предельные ставки налогов на доходы физических лиц и корпораций. Однако основные выгоды от этого пришлись, на долю зажито­чных и очень богатых граждан, доходы которых подпадали под высокие налого­вые ставки. Однако в целом налогово-амортизационные мероприятия Рейгана позволили начать техническое перевооружение хозяйства, — иначе конкурен­тоспособность и лидерство американской экономики на международной »арене было бы утеряны. Основную тяжесть приняли на себя бедные и малоимущие « граждане — их скромные доходы на целое десятилетие перестали хоть не нам­ного, но регулярно возрастать.

Тем временем республиканская администрация столкнулась с проблемами, которые легко можно было предвидеть, но надежда, что рост экономики в русле либерализованной политики способен компенсировать очевидные сложности, оказалась сильнее. Ожидания оказались плохо рассчитаны и не сбылись. Рейган частично выполнил обещание о сокращении госрасходов — урезал граж­данские программы; военные он обещал расширить, что и было исполнено: расходы Министерства обороны со 134 млрд. долл в 1980 г. подскочили к 1989 г. до 300 млрд. долларов. Следовательно, не могло быть выполнено обещание снизить долю общих бюджетных расходов в ВВП — и она поднялась с 20,2% в 1979 г. до 23,5% в 1983 г., в то время как доля доходов федерального бюджета в ВВП понизилась за тот же период с 18,5 до 17,5%. Это значи­ло, что оказалось невозможным выполнить и другое значительное обещание о снижении и переходу к постепенной ликвидации дефицитного финансирования бюджета и уменьшении размеров госдолга. Дефицит федерального бюджета, в I960 г. составлявший 53,6 млрд. долл., к 1992 г. поднялся до 290 млрд., а федеральный долг за тот же период возрос с 909 млрд. до 4 трлн. долларов. В нескольких десятках штатов появились «свои» подоходные налоги — для частичной компенсации упраздненного финансирования ряда федеральных про­грамм, «на местах» представлявшихся более важными, чем при взгляде из федерального центра. Поэтому по консолидированному бюджету наблюдалось непрерывное повышение и доходов, и расходов: доходы с 728 млрд. в 1979 г. увеличились до 1844 млрд. в 1992 г., расходы, соответственно — с 726 до 2140 млрд. долл.

На эти цифры можно смотреть как на показатели решительных либераль­ных действий Рейгдна, не во всем, может быть, удачных; но с точки зрения концептуально-теоретической приходится сделать другие вывода: масштабы бюджетных расходов /федеральных и консолидированных/ за период правления Рейгана существенно возросли, затраты на государственное потребление /оборонный заказ/ — тоже, в несколько раз увеличился бюджетный дефицит до рекордного, в сопоставимых ценах до сих пор не превзойденного, уровня; в несколько раз увеличился и госдолг.

Эти и некоторые другие признаки недвусмысленно говорят: результаты экономической политики Рейгана полностью совпадают со схемой кейнсианских антикризисных действий и их последствий. По всем формальным показателям «рейганомика", следовательно, была совершенно кейнсианским курсом; к либеральным мероприятиям можно было бы отнести разве что снижение налогов, но и эта мера, как хорошо известно, — «из классического кейнсианского послекризисного инструментария. «Рейганомика» задумывалась в качестве комплекса либеральных мероприятий, но исполнение их носило чисто кейнсианскии характер. Отдельные мероприятия можно именовать при этом и либера­льными, однако в совокупности у всех хозяйственных мероприятий и у юс результатов в этот период было мало общего.

Формальные показатели — не единственное тому подтверждение; гораздо важнее другое. В последние 15-20 лет в России, с легкой руки младореформаторов, суть теории Кейнса принято ассоциировать прежде всего и главным образом со значительной долей ВВП, перераспределяемой через госбюджет. Но такое мнение, глубоко ошибочное, свойственно только тем, кто знаком с кейнсовой теорией по вторичным и не всегда качественным источникам. В первоисточнике у Кейнса главным инструментом воздействия на экономические процессы выступает инвестиционная политика, а манипулирование госрасходами — только один из промежуточных инструментов на одном из этапов действий «по Кейнсу». Но именно целенаправленная инвестиционная политика и стала главным содержанием «рейганомики", и осуществлена она была с помощью всех доступных рычагов регулировочного арсенала. Смена экономического курса произошла на втором году первого президентского срока Рейгана, хотя его броское наименование сохранилось; самого Рейгана это нимало не заботило, поскольку ему важнее всего были результаты, а не идеологическая оболочка его экономического курса. Итоги были эффектными, — правда, они сказались не сразу, а с лагом, положенным для таких масштабных преобразований, т.е. спустя лет 10-12. Обновленный вариант «рейганомики» для президента разрабатывали и корректировали его исполнение новые экономические советники, которых он пригласил, распрощавшись с первым составом президентского Экономического совета, члены которого действовали с отчетливым привкусом либерального догматизма. В 1987 г., при обстановке в экономике еще не самой благополуч­ной, в продолжение той же линии на прагматизацию формулирования экономиче­ской политики, Рейган пригласил на должность главного банкира страны Анана Гринспена, оказавшегося потом главным экономическим прагматиком в экономических командах нескольких президентов. Ничего общего с экономичес­ки либерализмом его 18 лет на посту главы Совета управляющих ФРС не имели, — как, впрочем-, и ни с каким другим отдельным экономическим учени­ем.

Рейган, сам того не желая, своими действиями показал ограниченность
и бессмысленность применения «чисто либеральной» политики как антикризис­
ного инструмента — по крайней мере, в условиях СМ. Он сделал для амери-­
канской экономики на тот момент, может быть, самое нужное, но конкретных
целей, которые ставил перед собой в ходе республиканской предвыборной
кампании, так и не достиг, — ни одной, если не считать увеличения оборон-­
ного бюджета.

Пришедший в Белый дом через несколько лет У.Клинтон столь амбициозных и тем более окрашенных в яркую идеологию целей и не декларировал; в предвыборных речах он поддерживал «стандартный набор» обещаний, с которым выступают теперь практически все кандидаты независимо от представляемой партии: повышение занятости, устойчивый экономический рост, повышение благосостояния населения, ограничение темпов роста цен — и при этом еще ограничение роста правительственных расходов, облегчение долгового бремени для населения и федерального бюджета. Никакой идейно-теоретической окраски его предложения и обещания не несли — Клинтон просто и обещал, и делал то, что считалось полезным. для хозяйства и экономической политики страны.

На его стороне оказались многие объективные и субъективные факторы — сюда можно причислить и окончание холодной войны, и пришедшийся на сере­дину его периода в Белом доме пик повышательной фазы «длинного» и «корот­кого» циклов одновременно, и начавшие именно при нем давать результаты мероприятия начатой Рейганом структурной перестройки, и некоторые обсто­ятельства его личной жизни, заставлявшие с удвоенной энергией бороться — во имя спасения президентской карьеры — за эффективность проводимой, им экономической политики. Все эти условия могли способствовать успеху, но не были его гарантом: достаточно вспомнить, что холодная война завершилась одновременно для двух стран, но Клинтон сумел обернуть это событие более чем I триллионом долларов дополнительных финансовых вливаний в гражданский сектор экономики, в то время как для России результатом стали одни только потери- экономические и политические.

Ври всех несомненных факторах «везения", «удачи", сопровождавших клинтоновскую манеру ведения экономических дел, ее отличало еще одно качество, придавшее его правлению черты по-своему выдающегося явления: Клинтон тонким, иногда почти ювелирным образом использовал сложившийся уже до его прихода в Белый дом /и сохранившийся после него/ потенциал мощного, продуманного, разностороннего, эффективного механизма госрегули­рования, принятия экономических решений на высшем уровне. Это качество дало ему не только устойчивый перевес в нелегком противоборстве с республиканским конгрессом, но обеспечило рекордный в американской истории десятилетний период непрерывного бескризисного развития, экономического роста. К тому же Клинтону удалось — и это стало вроде бы побочным эффек­том его политики — выполнить те задачи, которые перед собой ставил и обещая, но не сумел выполнить президент Рейган. Расходы федерального бюджета к 2000 финансовому году опустились всего до 18,4$ НВП, бюджетный дефицит не только уменьшился, но на 4 года сменился профипитом достигшим к 2000 фин. году 2,4$ ВВП; рост номинальных военных расходов прекратился, а их доля в ВВП стала снижаться - до 2% в 1999 — 2001 фин.гг., что значило и уменьшение масштабов вмешательства государства в экономику.

Все эти достижения — несомненно «либерального» характера; только не слишком большой рост бюджетных расходов — до 20,$% в 2000 фин. г, можно связать с кейнсианскими схемами. Иначе говоря, экономическая политика Клинтона, как и у Рейгана, хотя по совсем другим причинам, не была строго прикреплена к единой «избранной", «истинной", «установочной» теоретическое линии. 3 основе этой, политики лежала простая идея, прямо перекликавшаяся с Законом о занятости 1946 г. или даже непосредственно из этого закона позаимствованная: необходимо поддерживать стабильный рост экономики, высокую занятость, рост благосостояния населения. Меры принимались для этого самые разнообразные, среди них и такие, что могли быть названы и «либеральными», и кейнсиансккми, и связаны с какими-то иными теориями, — однако в единую законченную строго теоретическую концепцию действия эконо­мической команды Клинтона не складывались.

Правда, можно пойти обратным путем: попытаться подогнать реальный хозяйственный курс, проводившийся при Клинтоне, под особую, специально для такого случая составленную и названную теорию; такая концепция скорее всего получила бы название «прагматизм». В соответствии с такой концепцией, в сущности, проводили многие экономические мероприятия и Рейган, и Ф. Руз­вельт, да и многие другие из американских президентов с большим или меньшим успехом пользовались прагматическим способом ведения хозяйственной полити­ки. Если бы также правдой сказать, что экономическая концепция Клинтона несла заметные черты государственничества, — но только не вульгарного командно-административного толка: Клинтон с помощью потенциала государства эксплуатировал рыночный, предпринимательский потенциал страны, совершенно не заботясь об истеричных неолиберальных всхлипываниях по этому поводу; через имевшиеся в его распоряжении правительственные рычаги он извлекал оптимум или даже максимум того, что мог дать рыночный потенциал.

Республиканец. Дж. Буш — соавтор теории госрегулнрования в США

Это еще один из серии парадоксов в соотношении экономической теорий и хозяйственной практики в США: республиканский президент, от которого ждали не только привычных либеральных поворотов в экономике, но и забвения теоретических основ госрегулирования, оказался едва ли не создателем и уже по крайней мере — «спонсором» руководства по теории и практике регулиро­вания экономики в США. Возможно, к этому неожиданному и сильнейшему парадокс его подтолкнули многочисленные, неприятности в американской хозяйствен ной жизни в 2001 и 2002 гг., — но вряд ли только они. Прежде всего привле­кли, внимание действий первого состава экономического блока бушевской адми­нистрации — несмотря на множество недостатков, они годятся для рассмотрения в качестве своего рода учебника управления экономикой крупной развитой страны в современных кризисных условиях. Краткое издание такого учебника — Экономический доклад за 2002 год, подготовленный Экономическим советом при президенте Буше и самим президентом одобренный.

Главная неожиданность — конечно, то, что доклад выпущен в свет республиканским президентом, считающимся всегда в силу партийной: принад­лежности активным пропонентом и защитником приоритета сил свободного предпринимательства в экономике. Но вот названия некоторых глав доклада: «Проблемы реформирования корпоративного управления", «Содействие динамич­ному функционированию рынка труда", «Регулирование в условиях динамичного развития хозяйства", «Налоговое стимулирование экономического роста", «Повестка дня для растущей глобальной экономики» — везде проходит незамас­кированный мотив разнообразных аспектов государственного вмешательства в хозяйственные процессы. Но этот перечень глав — уже и лаконично изложенная современная философия американского способа хозяйствования, а последний раздел — о путях, какими американское правительство собирается и впредь «держать» мировой рынок, сохраняя лидирующую, роль и обеспечивая американ­ской экономике такую максимальную выгодность, какую только можно извлечь из международного товарообмена. Для российской научной общественности этот президентский «символ веры» американской экономической науки интересен в особенности, потому что показывает глубину пропасти, отделяющей экономи­ческую мысль США от той, которую вот уже более чем десятилетие российские «либерал-реформаторы» пытаются, с неизменной безуспешностью, заложить, в основу своих воззрений и практических действий.

В тексте, конечно, неоднократно отдается дань конкуренции и свободе предпринимательства; но вот суть того специфического, что авторы видят в управлении современной развитой экономикой: «И правительство, и частный сектор — важнейшие участники создания рынков, характеризующихся конкурен­тоспособностью, а значит, и эффективностью…» В начале XXI в., говорят правительственные экономисты, потребность в правительственном регулирова­нии значительно возросла в связи с необходимостью «восстановить в стране чувство безопасности и экономического благополучия». И далее — перечень причин, делающих потребность в государственном вмешательстве особенно острой. Одна из них — несправедливое распределение в обществе доходов и богатства, а также «выжимание ренты» — сверхдоходы, вытекающие из особого положения рыночного субъекта на рынке; рынок в таких случаях обнаруживает бессилие. Иными словами, регулирование — неотъемлемая часть рыночных процессов, пронизывающая — в разных ипостасях — весь рыночный массив.

В докладе содержатся и базовые принципы, позволяющие установить допустимость и целесообразность отдельных регулирующих мероприятий как и плату за полученные с их помощью положительные результаты и факторы, снижающие ожидаемую результативность мер государственного регулирования.

Приводится и схема практической разработки экономической политики, по уровням действующей администрации и с указанием полномочий и ответственно­сти отдельных властных органов и должностных лиц. Наконец, подробное рас­смотрение порядка действий Национального экономического совета, учрежден­ного Клинтоном в 1993 г., при Дж, Буше- мл., против ожиданий, окончательно узаконенного и усиленного. Кураторы работы НЭС — ближайший советник прези­дента по общеполитическим вопросам и заместитель руководителя аппарата Белого дома. Работа НЭС значительно расширила и усилила состав экономичес­кой команды американского президента, придала его деятельности больше точности и скоординированности. Отметим, что концептуально-аналитическая сторона экономической политики по-прежнему находится в сфере внимания существующего с 1946 г. Экономического совета при президенте США, в то время как главная задача НЭС — практическая увязка всех линий американской экономической политике, нацеленная на поддержание способности США влиять на положение в мировой экономике я сохранять лидерство в глобальной эконо­мической среде.

Из доклада вытекает и проводимое Бушем усиление теоретического обо­снования его экономической политики: потребность в регулировании возрас­тает в периоды кризисов, но существует постоянно, и дело науки, аналитиков — обеспечить нужные практические меры.

При всем этом практическая экономика Буша — мл на удивление напоминает действия Рейгана, да и результаты в основном такие же — при некоторых существенных отличиях. Можно поэтому отметить: налицо сближение экономи­ческих позиций двух главных партий в США, но заметные расхождения все же сохраняются.

Все, что сказано в этой статье — и, может быть, в еще большей степе­ни то, что осталось за пределами сказанного из-за недостатка места приводит к нескольким выводам. Одни из них кажутся неоспоримыми, другие сугубо предварительны. Первый из уверенных итогов: экономика США устроена и работает далеко не по либеральному образцу и такой цели перед ней ни в наши дни, ни в обозримом прошлом никто не ставил. Формулирование эконо­мической политики происходит при максимально допустимом в свободной рыно­чной экономике участии государства, но силы государства и частного пред­принимательства не рассматриваются в качестве противостоящих конфликтных начал — они призваны сотрудничать во имя гармоничного движения к единой цели в общих интересах нации. А наилучшим теоретическим обоснованием экономической политики служит, по опыту США, прагматизм.